Арсений Авраамовъ Существующие типы музыкальных инструментов для этой цели абсолютно непригодны: клавишные — не вмещают и десятой доли тех звуков, которые необходимы для простейших гармонических оборотов в расширенных звукорядах будущаго; смычковые, обладая свободной интонацией, не допускают (при одномъ исполнителе) более широких гармоний, чем простое двоезвучие. Необходимо создать инструмент, совмещающий следующия качества: 1) длительный тон, силою котораго исполнитель может управлять в любой момент звучания, 2) абсолютно свободную интонацию: „сплошной" звукоряд от суб контр до пятичертной октавы включительно и 3) полифоническую структуру, дающую возможность одному исполнителю извлекать сколь угодно сложные комплексы тонов. Смычковый полихорд — первый опыт конструирования такого типа музыкальнаго инструмента. Автору, лучше чем кому-либо, известны несовершенства его: он, конечно, ни в коем случае не подлежит критике в настоящем своем виде с точки зрения возможностей художественнаго исполнения. Достаточно того, что даже в этом эскизном проекте он далеко оставляет за собою „фисгармонию" и более или менее приближается к сольному смычковому квинтету, допуская и индивидуализацию реальных голосов и безграничное разнообразие гармонических комплексов при единственном исполнителе.
Конечно, „техника" и здесь будет ограничивать гармоническия возможности в смысле расположений аккорда, боле или менее широких, но при общей незначительной ширина (менее 1 аршина) всей „клавиатуры" их будет все же безконечно больше, чем напр. у фортепиано, где уйти от шаблона без арпеджирования гармоний нет никакой возможности. Я не говорю уже о том, что самих аккордов не в пример темперованным фортепиано и органу — безчисленное множество, ибо на каждой струне, как на скрипке, можно выбрать любую из безчисленнаго множества находящихся на ней точек. У инструмента в потенциальном виде имеются все задатки живого музыкальнаго организма, обезпечивающие возможность художественнаго исполнения на нем музыкальных произведений будущего. В самом деле: при наличности чуткаго механизма, связующаго педали со смычком (стержни к' могут быть раздвижными в видах темброваго разнообразия), контакт нервно-мускульнаго аппарата исполнителя со струнами и смычком столь же полон, как и у скрипки или виолончели: струны — непосредственно под пальцами; сила и характер звучания каждой из них, даже при неизменно равномерном вращении смычка, друг от друга независимы, и вся скрипичная техника может быть целиком перенесена на полихорд с тою лишь разницею, что в начальный и конечный момент звучания не смычок отрывается от струны, а струна от смычка. Если в будущем удастся заменить волос иным материалом, из котораго можно будет создать нить произвольно большой длины, — смычок может стать и линейным, одетым внизу на приводной шкив, а над струнами — на два ролика, между которыми он будет подобен обычному смычку; в настоящее время этому помешали бы узелки в местах скрeпa каждаго волосяного кольца. Возникают сами собою три серьезных вопроса: Ответы на данные вопросы таковы: 1. Всякое музыкальное произведение опирающееся в архитектонике своей на истинную логику звуков будет исполнимо на полихорде, как в наши дни оно может быть исполнено смычковым и вокальным ансамблем. Все же произведения, возникшия из- под пальцев на клавишах фортепиано, изобилующия всякаго рода „ложными" последовательностями и энгармонизмами потребуют для себя исполнителя, в голове котораго нет иных звуков кроме 12-ти темперованных, слух котораго „абсолютно" и безнадежно извращен долгим пребывашем в «wohl»- темперованных звуковых сферах. Есть ли таковые музыканты? Если и есть — смычковый полихорд им совершенно безполезен: у них есть фортепиано, вполне их удовлетворяющее, а... от добра добра не ищут... Возврат к чистому строю отнимет у музыки все пресловутыя завоевания последняго века: уменьшенный септаккорд в каждом отдельном случай будет иметь не 24 разрешения — а одно единственное; увеличенное трезвучие в каждом из трех основных положений сохранит диссонантность увеличенной квинты или уменьшенной кварты столь явственно, что „разрешения" потребует именно диссонирующей интервал, и таковое будет опять-таки единственным для каждаго положения трезвучия. Проигрываем ли мы от этого в богатстве средств? Отнюдь нет, ибо зато от каждаго звука мы можем построить четыре действительно различных уменьшенных септаккорда и три увеличенных трезвучия в различных обращешях... В итоге: всякий гармонический оборот, основанный на «передергивании» тонов, подмене одного другим по „приблизительности", будет неисполним на полихорде: врядли удастся связно исполнить 5 — 6 тактов из Вагнера... без сомнения неисполним будет Скрябин (допускавший такия поразительныя „вольности", как попытка „обойтись без бемолей" в ор. 74 № 3, где вся первая половина prelud'a искажена, благодаря этому, до неузнаваемости), пострадают и „могучая кучка" и „молодая Франция" (Стравинский в особенности); словом — фильтровка post-Баховской музыки будет изрядная... Зато впервые прозвучит неискаженною народная песня Востока и Севера. <...> <...> Освободившись от шаблона темперации, слух человеческий сделает такия успехи в тонкости мелодических восприятий, о которых мы сейчас едва можем мечтать. Порукою за неутопичность наших мечтаний— народная песня Востока, в интервалах которой наш культурный слух до сих пор не может точно разобраться. Ужели же наше ухо грубее организовано? Не в систематическом ли искажении слуха Баховским наследием причина этого? Так или иначе — покажет недалекое будущее... ибо мы живем "накануне" Арсений Авраамов. |
ного в наши дни пишется и говорится об ультрахроматических возможностях, обертоновом строе, грядущем разрыве с отжившей свой век „равномерной темперацией" etc, etc... Несомненно, однако, что все эти писания и разго воры останутся втуне до тех пор, пока мы не услышим созвучий, с которыми знакомы только по теоретическим разсуждениям. Нужен инструмент, на котором можно было бы воспроизвести их. 
